После утомительной, шумной городской жизни захотелось нам поехать куда-либо подальше отдохнуть от впечатлений города и на месяцы забраться в дикую глушь пустыни, чтобы там, на лоне природы, понаблюдать минералы, изучить жизнь пустыни и законы ее образования.

Наконец, после долгих трудов по снаряжению каравана, мы выступаем из туркменского аула Геок-Тепе в знаменитую пустыню Кара-Кумы.

Пустыня началась уже через несколько часов пути. Длинные косы подвижных песков врезались в старые поля поливной пшеницы; последние арыки приносили сюда свои мутные воды; тут же, в глубину пустыни, шли подземные туннели персидских керизов, которые из глубины почв собирали живительную влагу, унося ее к границам песков.

Не думайте, что камни можно находить только в горах, каменоломнях и на рудниках и что их нет на дне озер, болот и морей. Если минералом называть только твердый плотный камень, который образует целые скалы и горы, то, может быть, такого камня мы здесь не найдем. Но если мы назовем минералом или минеральным образованием всякую часть неживой природы, которая образуется при самых разнообразных условиях, хотя бы на дне озера или болота, то и здесь минералогу можно собрать обильную жатву. Как-то раз, помню, мне пришлось ехать в дачном поезде в окрестностях Москвы. Вдруг я увидел в канавах, которые рыли на болоте, синюю полоску, — ярко-синяя земля выбрасывалась лопатами рабочих, а вокруг вырытой канавы всё сверкало синим цветом. Должен сознаться, что почти кубарем вылетел я на первой же станции, помчался назад вдоль полотна и стал присматриваться к необычайному минералу. Действительно, болото почти заросло, отмершие растения образовали плотный бурый войлок, который мы называем торфом, а в нем залегала аккуратная прослоечка синей земли. Позже, когда я вернулся домой с обильным грузом синего камня, я узнал из книг, что этот минерал был вивианитом, фосфорнокислой солью железа, и что его образование связано с разрушением органического вещества растений и животных. По мере того как отмирает болото, в нем образуется торф и вивианит, и оба они возникают на наших глазах. Иногда они накапливаются в таких количествах, что торф превращается в запас ценнейшего топлива, а вивианит можно использовать как синюю краску или как удобрение.

Что может быть заманчивее и интереснее пещер? Узкий извилистый вход, темно и сыро; постепенно привыкаешь к свету дрожащей свечи. Ходы тянутся, ветвятся, то неожиданно расширяясь в целые залы, то круто спускаясь вниз, то обрываясь пропастями, то превращаясь в узкие щели. Веревки, крючки, веревочные лестницы — ничто не дает возможности дойти до неведомых глубин и изучить до конца подземный лабиринт. Мне хорошо памятны детские скитания по пещерам Крыма, где смешиваются и шелест летучих мышей, и тихий мерный шум падающих капель, и глухие раскаты обрывающихся под ногами камней; долго-долго в неведомые глубины катятся эти обломки, и где-то далеко слышится всплеск воды, — там озеро, подводные реки, водопады. Вы прислушиваетесь ко всем этим шумам в глубине земли, стараясь их разгадать. Но что особенно замечательно в пещерах, — это их нарядное, иногда пышное убранство, то из нежных узоров, то из длинных высоких колонн, стройных, как молодой лес, то из длинных свешивающихся сверху сосулек, гирлянд, занавесей. Белые, желтые, красные минералы своими отложениями покрывают стенки пещер; в их причудливых формах чудятся таинственные диковины, напоминающие фигуры каких-то застывших великанов или кости гигантских ящеров. Чаще всего стенки пещер выстилает углекислый кальций — кальцит, тот прозрачный или просвечивающий минерал, который медленно и постепенно осаждается из просачивающихся капель воды. Капля за каплей скользит по потолку и по стенкам, и из каждой капельки на стенках пещеры остается ничтожная частица этого минерала. Постепенно маленький бугорок на потолке вырастает в маленькую сосульку, а потом в целую трубочку. Сначала она внутри пустая. Капелька за капелькой, падая вниз, вытягивают трубки в длинные, в несколько метров, тонкие стебли. Целый лес таких вертикальных нитей-стеблей, а внизу, под ними, обломившиеся и упавшие трубки покрываются причудливыми, ветвистыми кустиками белых натеков. Так постепенно растут сталактиты сверху и сталагмиты снизу, пока они не встретятся и не срастутся вместе в большие занавеси, в массивные колонны или сплошные гирлянды. В одних местах вырисовываются как бы окаменелые водопады, в других — мелкий молодой лес, а в третьих — целые цветники разнообразнейших форм и оттенков. Трудно перечислить все формы кристаллизации углекислого кальция, и каждая пещера имеет свои отличительные черты. Не удивительно поэтому, что для молодого минералога в пещере на каждом шагу всё новые и новые загадки. Мы прекрасно знаем, что убранство пещер зависит от деятельности подземных вод, медленно проникающих в трещины пород, но мы не всегда понимаем те сложные процессы, которые растворяют известняки в одном месте и осаждают растворенное вещество в другом. Иногда рост этих образований идет на наших глазах: так, в дворцовых подвалах Петродворца за десять лет выросли огромные белоснежные сталактиты, длиною до одного метра. Под Кировским мостом (в Ленинграде) ежегодно вырастают нежные сосульки известковых натеков. Они дрожат, когда тяжелый поезд трамвая спускается на Кировский проспект. В городе эти явления иногда идут очень быстро, но в природе нужны тысячи и десятки тысяч лет, чтобы из ничтожнейших капель, мерно падающих на дно пещеры, могли образоваться толстые колонны минерала.

Вокруг нас однообразный пейзаж, камней мало, все больше глина, песок; если и находятся по берегам рек камни, то они мало разнообразны и неинтересны.

Нам надо поехать в горы за камнями, туда, где скалы и каменные осыпи, где бурные речки текут по каменному ложу, а синие озера сверкают среди обрывов и нагроможденных глыб.

Мы все, стар и млад, с молотками и заплечными мешками, с консервами и чайниками, веселой гурьбой садимся в Ленинграде в поезд Мурманской, ныне Кировской, железной дороги, чтобы ехать в Хибины — хорошо известный минералогический «рай» — этот еще недавно дикий край, «край непуганых птиц», поднятый к жизни Сергеем Мироновичем Кировым.

Давно мечтал я посмотреть на гору из магнита и навестить наш новый металлургический гигант — Магнитогорск. Наконец нашлось время, и я рано утром в Свердловске взбираюсь в кабинку маленького самолета.

Мы летим на юг вдоль Уральских цепей, то ныряя под тучи, то плавно и тихо поднимаясь над морем облаков, из которого местами виднеются черные острова высот главной цепи. Скоро останется за нами Челябинск с красивым видом его строительства, потом направо зазубрины Александровской сопки, Юрмы, и снова всё окутывается бешено мчащимися облаками.

Но вот летчик подзывает меня к окошечку в кабинке управления и рукою показывает на стрелку компаса, — она дрожит, колеблется, нервничает. Я понимаю, в чем дело: ее покой нарушают магнитные массы железа. «Мы, вероятно, над горою Магнитною», — думается мне, но не успеваю я это подумать, — вдруг быстрый вираж, крутой спуск, тучи расходятся — и перед нами, под нами, вокруг нас сказочная картина: мы над самыми жерлами магнитогорских домен. Вокруг, как на плане, видно всё грандиозное строительство, разбросанное на семидесяти квадратных километрах. К западу его окаймляет блестящая змейка реки Урала. Всюду железнодорожные пути, паровозы, электровозы, автомобили. Всё это сверху выглядит игрушечным.

Я сделался страстным любителем минералогии, когда мне было только шесть лет. Каждое лето мы проводили в Крыму, и мальчиком я ползал по скалам около Симферопольского шоссе, вблизи того дома, в котором мы жили. В этих скалах отдельными жилками попадался горный хрусталь — камень прозрачный, как вода, очень твердый и неподатливый, который я с трудом выковыривал из твердой породы перочинным ножом. Еще сейчас я помню, как мы, дети, особенно восторгались горным хрусталем в кристаллах, прозрачных, как бы отшлифованных «драгоценных камнях», которые мы тщательно заворачивали в вату и называли «тальянчиками». Мы сами находили в скале эти отшлифованные природой камешки, и, когда старшие сомневались, что мы сами их нашли, и думали, что эти камешки отшлифованы рукой человека, мы с гордостью возражали им.